Великий афро-американский джазовый музыкант, вокалист, композитор, создатель и руководитель джазовых оркестров и ансамблей (в т. ч. секстета «Все звезды»), киноактер, автор песен. Создал виртуозный импровизационный исполнительский стиль игры на трубе, отличающийся свободой трактовки мелодий. Автор мемуаров «Моя жизнь в Новом Орлеане».

Известный свинговый ударник Джин Крупа не пре­увеличивал, когда говорил: «Каков бы ни был стиль джа­зового музыканта, он не сыграет и 32 такта, не отдав му­зыкальной дани Луи Армстронгу. Все сделал Луи и сделал все пер­вым». Именно поэтому короткое слово «джаз» во всем мире ассо­циируется с Луи Армстронгом. Все, за что люди любят джаз, во­площено в этом имени: свобода и дерзость, обаяние и энергия, жизнелюбие, чувственность, доб­рота. Он — душа джаза, знаковая фигура и олицетворение этого ис­кусства. Его низкий, хриплый, на­полненный теплом голос узнает­ся мгновенно, как и неповторимое звучание его трубы. Негритенок, появившийся на свет в Сторивилле — самом нищем районе Нового Орлеана, — обогатил весь мир, по­дарив ему джаз.

Долгое время датой рождения Луи считался 1900 г. Сам он говорил, что понятия не имеет, когда это произошло, а день выбрал, как и большинство чернокожих прияте­лей, — 4 июля, День Независимости. Но биографы вели­кого музыканта уже после его смерти нашли в архивах точную дату — 4 августа 1901 г. Детство будущий король джаза провел как типичный «трудный ребенок». Уилли Армстронг покинул семейство практически сразу после - рождения сына. Мать, Мэри Энн, зарабатывала на жизнь стиркой в богатых семьях и проституцией. В доме регу­лярно поселялись и исчезали новые «папы». Когда Луи исполнилось два года, у него появилась сестренка Беат­рис. Чаще всего дети жили по очереди у бабушек, и одно время Луи даже ходил в школу, но о систематических за­нятиях речи и быть не могло, потому что с семи лет маль­чишке уже пришлось работать: разносить молоко и уголь, продавать газеты, петь за гроши на улицах (квартет дру­зей-приятелей просуществовал около двух лет) и даже воровать.

Кто знает, по какому пути направила бы его судьба, если бы в новогоднюю ночь 12-летний Луи не выкрал у очередного ухажера матери пистолет и, охваченный все­общим весельем, не начал палить в воздух. Его тут же арестовали и отправили в частный закрытый «воспита­тельный дом», который содержал отставной солдат Джо­зеф Джонс. Чтобы «облагородить» детство, позже свое пребывание в тюрьме Армстронг сравнивал с пансиона­том. Здесь он стал «горнистом»: трубил побудку и отбой на корнете, а все свободное время посвящал пению в хоре и совершенствовал игру в оркестре. Есть сведения, что именно в «воспитательном доме», а не в школе, он на­учился писать, читать и считать. А вот нотную грамоту Луи осилил, уже став знаменитым музыкантом. Возмож­но, в то время он осознал свою природную особенность, которая помогла ему стать выдающимся духовиком. Об этом красноречиво говорит его джазовое прозвище Сачмо — (сокращенно от англ. «Satchel Mouth», что соответ­ствует русскому «рот варежкой») из-за солидных разме­ров и формы губ, столь важных для музыканта-духовика.

Вернувшись к вольной жизни, Луи добавил к привыч­ной работе игру в небольших барах и притонах. Правда, долгое время у него не было своего инструмента, но та­лантливому мальцу (его второе прозвище — Маленький Луи) музыканты охотно одалживали корнет. Мастерство Армстронга стремительно росло, и вскоре его взял под опеку король новоорлеанских трубачей Джо «Кинг» Оли­вер. Теперь Луи играл в лучшем городском оркестре Кида Ори. «Папа Джо» обучил юного Армстронга многим ню­ансам игры, и вскоре они выступали дуэтом. А когда Оли­вер уехал в Чикаго, Луи занял место первого корнетиста. Кид Ори так рассказывал об этом: «В городе было немало хороших, опытных трубачей, но ни один из них не обладал такими большими исполнительскими возможностя­ми, как Луи. Помню, как я сказал Армстронгу, что если ему удастся раздобыть себе пару приличных брюк, я возьму его в свой оркестр. Через два часа он примчался в мой дом со словами: "А вот и я. Жду не дождусь, когда насту­пит восемь часов. Я готов начать».

Популярность Сачмо стремительно росла, и поэтому когда многие новоорлеанские музыканты после вступле­ния США в войну остались невостребованными, он пре­красно устроился в оркестре Ф. Мэрэйбла, игравшем на прогулочных судах (1919—1921 гг.). Большинство биогра­фов считает, что именно эта работа стала для Армстронга незаменимой школой, где он наконец-то научился читать ноты с листа и стал настоящим виртуозом.

К тому времени Луи уже был женат. В 18 лет он в каче­стве «клиента» познакомился с проституткой Дейзи Пар­кер, и дело закончилось свадьбой. Выросший в злачном Сторивилле, Армстронг не относился к проституткам, как к падшим созданиям, и называл их «сестрами, вырастив­шими меня». Но характер у его избранницы оказался на редкость сварливым, и добродушному Луи часто достава­лось от первой «черной луны». Скандалы перерастали в драки, Дейзи применяла весь арсенал предметов домашне­го обихода, и все заканчивалось арестами благоверного. Поэтому когда Армстронг получил приглашение порабо­тать в Чикаго (1922 г.), он с радостью согласился, хотя как музыкант чувствовал себя в родном городе очень уютно.

Два года, проведенных в Чикаго, Сачмо пытался нахо­диться в тени «Папы Джо», но очень скоро все заговори­ли о втором корнетисте «Креольского джаз-банда» как об ученике, превзошедшем своего учителя. С этим составом Луи впервые участвовал в сессиях грамзаписи. На фоне в целом полифонического звучания всего оркестра лишь изредка выделялись короткие сольные импровизации (брэйки) «Кинга» и все чаще — Армстронга.

Первые ряды большого зала «Линкольн-Гарден» все­гда занимали музыканты. Они-то и отметили, что Сачмо играет мощнее и динамичнее и ни в коей мере не идет по дороге преемственности. Армстронг стал Солистом с боль­шой буквы. Но непритязательному и скромному Луи все нравилось: он был согласен по-прежнему носить за Оли­вером футляр с инструментом и быть на побегушках у его супруги. Однако это не устраивало Лилиан (Лил) Харден, пианистку этого же оркестра и вторую жену Армстронга. Крошка Лил вселила в Луи веру в собственные возмож­ности, заставила «перерезать пуповину» благодарности и стать самим собой — звездой первой величины в джазе (к сожалению, впоследствии именно настойчивость Лил стала причиной их разрыва).

Со временем Армстронг переехал в Нью-Йорк в ор­кестр Флетчера Хендерсона, который несколько лет без­успешно пытался переманить его к себе. Поначалу Сачмо чувствовал себя не очень уютно среди «грамотных» музыкантов-профессионалов, но быстро снискал их призна­ние. Вспоминая то время, один из оркестрантов, Луис Меткалф, рассказывал: «Я помню то, что случилось в те­атре "Ароllо", когда Хендерсон впервые выставил на сце­ну Луи. Соло Луи было очень хорошим. Но оно было со­всем другим по стилю, и публика не знала, стоит ли ему аплодировать по сравнению со Смитом. Следующий но­мер Луи был еще лучше — он понравился, и публика за­шевелилась, говоря: "Это еще один великий трубач!" После третьей пьесы до них наконец дошло, и люди начали кри­чать: "Вот это настоящий трубач! Это — король!"» И го­род Большого Яблока пал к его ногам. Луи сделал несколь­ко неповторимых записей с великой блюзовой певицей Бесси Смитт. Их пластинка 1924 г. свидетельствует, что звуки голоса и инструмента не уступают друг другу красо­той и мощью.

«Великая депрессия» вынудила Армстронга в 1925 г. вернуться в Чикаго, где, несмотря на «сухой закон», про­должал процветать ресторанный бизнес. В эти годы Сач­мо стал хорошо зарабатывать. Музыкант никогда не сты­дился того факта, что развлекал бандитов, но Луи всегда тяготило, что его творчество покупают люди, мало смыс­лящие в джазе. А ведь именно тогда Армстронг совершил прорыв в этом виде искусства, заложив фундамент даль­нейшего развития джаза. Он собирает свой коллектив «Го­рячая пятерка», позже выросший до «Горячей семерки», где каждый джазмен был незаурядным музыкантом; впер­вые Луи переходит от корнета к трубе. Это было неповто­римо: звук его трубы обладал удивительными вибрациями и переходами, покорял ритмической раскрепощенностью и неистощимой фантазией импровизатора. Казалось, эмо­циональная выразительность артиста достигла пика. Мно­гие трубачи (в США, а затем и в Европе) не единожды внимательно осматривали инструмент, выискивая что-то особенное, потому что до Армстронга никто не брал та­ких высоких нот. Но лучше всего его труба звучала, ак­компанируя Элле Фицджеральд (а ведь музыканту было тогда почти 60), и в опере «Порги и Бесс», когда весь оркестр смог подняться до уровня его исполнения.

В начале 1930-х гг. Армстронг становится звездой шоу- бизнеса общеамериканского масштаба, а затем покоряет Европу и весь мир. Началась жизнь на колесах. Позже он вспоминал: «А разве многие выдержат такую жизнь, ка­кую я веду? Играй, выступай чуть ли не семь раз в неде­лю — знаете, иной раз кажется, что уже девять тысяч ча­сов протрясся на автобусах, поездах и самолетах, только чтобы поспеть вовремя, уставший как собака, и тут с ме­ста в карьер хватайся за трубу — играй, пой, валяй во все лопатки!» Выдержать такой бешеный ритм помогало поч­ти религиозное отношение к своему делу — дарить людям радость. Когда Сачмо появлялся на сцене и подносил к губам золотую трубу, оставалось только волшебство игры. Никто не замечал низкого роста и мешковатого костюма — все видели только его фантастическое обаяние. Да, Арм­стронг развлекал публику. Чернокожие братья часто име­новали его «шутом» и пеняли, что он унижается перед белыми, не борется за равноправие своего народа. Никто не мог понять, что его интересовало только мнение пуб­лики, независимо от ее цвета, что Армстронг жил и ды­шал лишь одними аплодисментами. Внуку рабыни с за­ниженной самооценкой не приходило в голову, что его унижают. Луи с лучезарной улыбкой оборачивался на ок­лик «Эй, черномазый!», но только он мог позволить себе в присутствии репортеров разразиться речью в адрес пре­зидента Эйзенхауэра с требованием выполнять законы о десегрегации. Сачмо всегда оставался самим собой, и за это его почитали больше прежнего.

Вторая мировая война дала новый толчок распростра­нению джаза — возникла мода на певцов. Популярность же Луи начала стремительно таять. И тогда выяснилось, что такого уникального голоса нет ни у кого: низкий, хрипло­ватый, наполненный теплотой. Сачмо «жонглировал» им, по-своему расставляя акценты, менял фразировки, застав­лял вибрировать. Луи пел разнообразные вещи: шлягеры, блюзы, спиричуэле звучали у него по-джазовому. Его вроде бы неотшлифованный, рычащий «голос-полушепот» оди­наково убедительно выпевал евангелические гимны и «Очи черные», французские шансоны и дуэты из «Порги и Бесс» Гершвина. Стоит только вспомнить «Хэлло, Долли», «Жизнь в розовом свете», «Когда святые маршируют». Это было началом «театра песни». Армстронг ввел скэтовую манеру пения, придавая своему силлабическому вокалу то юмори­стический, то драматический оттенок.

Теперь весь мир, от Исландии до Тайваня, от Ганы и до Новой Зеландии, знал Армстронга как великого музы­канта и певца. В 1947 г. состоялась премьера его нового оркестра «Все звезды», с которым он проработал до конца жизни. С возрастом Луи стал меньше солировать на трубе и больше петь. Опытные ларингологи установили, что голосовые связки Сачмо поражены Рубцовыми измене­ниями — лейкоплакией. Он пытался лечиться, перенес несколько операций, но один из лучших голосов мирово­го джаза так и не превратился в заурядный баритон. Арм­стронг мало задумывался о своем здоровье. «Я живу для того, чтоб дуть в трубу», — сказал он как-то назойливым докторам. Его негритянские пухлые губы были постоян­но расплющены между зубами и мундштуком. Игра от четырех до восьми часов в день превратила верхнюю губу в сплошные мозоли и раны. Луи не оставлял инструмен­та, пока из ран не начинала литься кровь (неудивительно, что одно время он даже пристрастился к марихуане).

Армстронг работал на износ не ради денег и славы — ему нравилось приносить людям радость. Зная его скром­ность, неконфликтность и абсолютную непрактичность в делах, музыканта всю жизнь обирали все кому не лень. Чикагские мафиозные кланы, ведавшие музыкальным бизнесом, беззастенчиво его грабили, а в своих разборках постоянно делили «этого ниггера». Даже третья жена Арм­стронга, Элфи, до этого работавшая прислугой, тратила деньги так, словно они были шальными. Не лучше посту­пали с Луи и все белые импресарио. Беря скромные 10— 15 %, они часто умудрялись оставить его без гроша. Арм­стронг мечтал «о добром белом боссе», и наконец ему повезло. Выходец из еврейского квартала, Джо Глейзер был груб, циничен, но честен и внимателен к своему по­допечному. Сачмо же почувствовал себя с ним защищен­ным и уверенным в завтрашнем дне. 35 лет Джо и Луи не только работали душа в душу, но и были настоящими дру­зьями. Именно Глейзер помог найти музыканту себя в период послевоенного спада, выпустить сотни пластинок и открыл ему дорогу в Голливуд, где Сачмо снялся в 36 ро­лях.

Наконец Армстронгу улыбнулось и счастье в личной жизни. Четвертой женой «черного золота музыки» стала танцовщица одного музыкального театра Гарлема Люссил Уилксон. Она была моложе его на полтора десятка лет, но сумела создать дом, в который он всегда спешил, где сбрасывал с себя образ остряка-балагура с золотой тру­бой, дурачащегося на потребу публики, и где оставался самим собой: довольно замкнутым, неприхотливым и скромным в быту, но требующим постоянного эмоцио­нального контакта и немного капризным. Лишь эта жен­щина смогла понять, чего по жизни был лишен ее все­мирно известный муж: когда она в гостиничном номере нарядила рождественскую елочку, Луи всю ночь смотрел на это зеленое чудо — первое в его жизни, а ведь ему было давно за сорок.

Казалось, что безжалостная старость должна обойти стороной этого улыбчивого человека, однако после 60-ти возраст стал все чаще напоминать о себе. Визиты в боль­ницу сменялись творческой активностью. Сачмо не хва­тало дыхания, и он переходил от пения к речитативу и ограничивал соло на трубе одной-двумя минутами. Пуб­лика не роптала: она слушала великого Луи Армстрон­га — самую необычную личность в истории джаза. В сво­ем творчества он соединил несоединимое: индивидуальный тип самовыражения с беспредельной общедоступностью музыки, грубоватую простоту и спонтанность, традицио­нализм с новаторством, «негритянский хот-идеал с евро­пеизированными идиомами свинга и модерн-джаза».

Последний раз Сачмо и его «Все звезды» выступали в Нью-Йорке в марте 1971 г. Очередной сердечный при­ступ продержал Луи на больничной койке два месяца. Но и тут судьба была милостива к великому музыканту: Арм­стронг скончался 6 июля 1971 г. в родном доме во сне и без мучений. С гениальным творцом и популяризато­ром джаза люди прощались в учебном манеже Националь­ной гвардии. Президент Р. Никсон лично выразил собо­лезнования его вдове. Отпевание было простым и по просьбе жены прошло без музыки.

Стэн Кентон, один из крупнейших пианистов и аран­жировщиков сказал: «Луи — отец всего современного джа­за, и с этим невозможно спорить».

Ушел Луи Армстронг. Ушел XX век. Джаз остался.